[seconte]

Ветер со склонов
Автор: NoFace

Бета: IQ-sublimation

Фэндом: Bleach

Пейринг: Йоруичи/Бьякуя, Укитаке/Бьякуя

Рейтинг: PG-15

Жанр: -

Описание: как Кучики Бьякуя получил свой банкай

Дисклеймер: герои блича принадлежат Кубо Тайти, идея последней сцены - abadona, остальное - мне.

Размещение: с разрешения автора

«Изнеможение несовместимо с достоинством. Слабость – удел низших.

Стой прямо, смотри вперед. Пусть легкие горят, во рту – привкус крови, перед глазами – красные круги. На тебя смотрят. Стой прямо. Смотри вперед. И не вздумай согнуться, хватая воздух ртом, или свалиться прямо на плацу, как добрая половина курса».



Утром сдавали целительство, после обеда ― выпускной экзамен по шунпо ― сперва техника, потом гонки. На первом этапе отсеялось три четверти курса, в гонках половина не дошла до финиша. Это была легкая победа, но он, естественно, выложился до конца. Закон Клана – или все, или ничего. «Что делаешь – делай хорошо, ― говорил отец. ― И всегда стой прямо».



Никто не должен догадаться, что тебе не хватает воздуха, дыши глубже. Очень глубоко и медленно. Не в первый раз, пройдет.



― Привет, малыш Бьякуя! Давно не виделись, ― кто-то хлопнул его сзади по плечу. Предзакатное солнце слепит, и хорошо, что можно подставить ему лицо и прикрыть глаза. ― Мне нравится, как ты пробежал!



Шихоуин Йоруичи, Богиня Шунпо и член экзаменационной комиссии. Сверкнула зубами, мотнула хвостом, чуть не задев по лицу, и унеслась прочь.



«Важно только мнение равных, ― учил отец. ― Все остальные пусть болтают что хотят, если посмеют. Их слова ― как шорох листьев, и смысл настолько неинтересен, что почти неразличим». А равных мало. С годами Бьякуя перестал различать среди шороха листьев голоса людей. Интересно, почему похвала Йоруичи заставила сердце сладко сжаться и радостно забиться, подгоняя кровь к бледным щекам?



Отец не интересовался его успехами в академии, то есть, гордился, наверное, что сын ― лучший студент курса, занят достойным делом. Но его интересы лежали слишком далеко, чтобы по-настоящему понять и оценить. А если никто из близких не интересуется делом твоей жизни, а мнение прочих ― не более, чем шум ветра, одиночество иссушает душу.



Бьякуя не знал, насколько нуждался в одобрении равного, старшего по возрасту и умению. Жил в одиночестве, как в душном темном чулане, загнанный туда воспитанием и чувством собственного превосходства, а внезапная похвала будто открыла окно, впустив солнце.



Гладкий валун на берегу озера, в зеркальной воде отражаются плакучие ивы и темные свечки кипарисов. Солнце зашло; небо постепенно меняло цвет с бледно-голубого с темно-оранжевым до черного с тонкой полоской заката над самой водой. Бьякуя каждый вечер приходил сюда думать о Йоруичи, ее словах и своей странной реакции. Всю неделю ― после изматывающих одиноких тренировок. И сердце билось сильнее, кровь приливала к щекам, и он то и дело тер их руками.



В детстве Йоруичи то раздражала, то восхищала его, то нежно ерошила волосы и учила драться и чувствовать противника, то дразнила и высмеивала. И всегда побеждала. А потом исчезла ― сначала в академию, потом еще куда-то. И со временем забылось мучительно-сладкое восхищение, почти зависть, ― тяжелое послевкусие каждой встречи. Временами ветер понимал мелкую волну, ерошил волосы, на них оседали брызги.



Взмах весла, ветер
И брызги холодных волн.
Слезы на щеках.*


А потом пришли результаты экзаменов, и выяснилось, что он закончил академию в числе десяти лучших выпускников со дня основания и через две недели поступает в Готей 13.



***



― Привет, малыш. Поздравляю с назначением, ― смеющаяся принцесса в придворном одеянии на приеме у Кучики смотрелась одновременно блестяще и неуместно, как павлин в казарме. И Бьякуя на миг забыл, что надо дышать. ― Как поживает новоиспеченный шинигами?



― Добрый вечер, Йоруичи-сан. Спасибо, хорошо.



«Стой. Прямо. Смотри вперед».



― Пойдем, побегаем, мне еще на экзамене хотелось с тобой погоняться. Кто первый ― к скале Сокьёку, ― она уже тащила его в залитый лунным светом сад, через ручей, в тень старых криптомерий, на ходу развязывая церемониальный оби и выпрыгивая из двенадцати слоев одеяний, ― Бьякуя вздрогнул и споткнулся, ― оставшись в странной форме командира Секретного Корпуса, обтягивающей, с голыми плечами.



― Раздевайся, малыш, и бежим ― до скалы и обратно! ― расстояние почти на пределе возможностей, но разве можно отказаться? ― Бьякуя сглотнул, кивнул, безнадежно огляделся, стянул жестко накрахмаленную катагину, аккуратно сложил и пристроил на стволе упавшего дерева.



― Раз – два – три! ― они сорвались с места и понеслись, сливаясь с ветром, почти не касаясь земли. И все-таки он отстал, на каких-то три шага. Или на четыре.



― Какой молодец! Не думала, что ты так умеешь, отличное шунпо… для мальчика из Академии, ― ее голос звучал хрипло, срываясь на низких нотах. «Запыхалась? ― Бьякуя будто невзначай прислонился к дереву. Йоруичи шагнула вперед и прижалась к нему легким горячим телом. ― Нет, не похоже, дышит глубоко и ровно, надавливая грудью при каждом вдохе». ― А потом потянулась вверх и мягко поцеловала в щеку, будто задела крылом бабочки, ― и еще раз, чуть дольше, подбираясь к губам. Бьякуя судорожно вздохнул, попытался подавить дрожь и почувствовал, как она улыбается.



Жадно пьет нектар
Бабочка-однодневка.
Осенний вечер.



«О чем я думаю? ― Ками-сама, что мы делаем? ― Нас же ждут ― гости, отец, клан собрался»…



― Йоруичи-сан, что вы делаете?



― Тебе не нравится? ― она откинула голову и заглянула ему в глаза при свете фонариков с наружной галереи, еле пробивающемся сквозь густые заросли, прищурилась и весело ухмыльнулась, сверкнув зубами. ― Уверен? Что не хочешь… еще? ― и поцеловала в уголок губ. У Бьякуи перехватило дыхание, он задрожал и откинул голову назад, прижавшись затылком к шершавому дереву:



― Я… пожалуйста, Йоруичи-сан. Пойдемте в дом.



― Смотри, твой выбор. Вряд ли еще будет случай, мальчик. В одну реку… ― Йоруичи отступила, не глядя, подхватила кучу одежды, повернулась и исчезла среди деревьев. Ни разу не оглянувшись.



Бьякуя тщательно оделся, завязал пояс и присел на толстый замшелый ствол. Колени ласкали рослые папоротники, мимо уха пролетел светляк. Подними голову, и увидишь целый рой то вспыхивающих, то гаснущих зеленых огоньков. Его личные звезды. Почему-то было горько и жаль себя, будто ушло что-то важное. Может, детство? Только светляки, слабый ветер в кронах, острая печаль. Жгучие слезы в горле, и щиплет глаза. Наверное, это ветер?



Ветер со склонов
Фудзи в город забрать бы,
Как бесценный дар.


Завтра ― первый день в Готей 13.



***



― Кучики-сан, рад вас видеть. Поздравляю с окончанием академии. Ваша работа по медицине произвела на меня впечатление, да и Унохана-сан хвалила, ― обычно она никогда не хвалит студентов, так что, можно сказать, вы получили заслуженный высший балл.



Капитан Укитаке, аристократ и старший по званию, словно ждал его на веранде в желтом свете фонариков. То, что он разбирается в медицине, удивило и заставило задуматься еще тогда, на экзамене. Не должен, а знает. Почему-то от его похвалы снова стало теплее.



Пусть Йоруичи опять победила. В конце концов, он привык. Но, оказывается, есть еще кто-то, от чьих слов становится легче дышать. Почему он раньше не замечал одиночества? Общение равных. Один раз попробовав, так больно отказываться. Разумеется, цель и смысл жизни всегда с тобой, но когда не с кем поговорить, она почему-то теряет краски.



Неожиданное открытие почти заставило улыбнуться, что не подобает при разговоре со старшим по званию. Молчание прервал шорох отодвигаемой ширмы и голос слуги:



― Кучики-сан, вас искал отец.



― Спасибо, сейчас иду, ― Бьякуя кивнул и обернулся: ― Укитаке-тайчо, благодарю вас. Надеюсь, мы еще увидимся.


***

«Прекрати, так нельзя, это недостойно тебя, лейтенанта тринадцатого отряда, наследника главы клана. Он не твоя собственность, у него своя жизнь, привычки, друзья, долг».



Укитаке-тайчо был учителем. С ним привычное казалось новым, поворачивалось скрытыми гранями, дразнило загадками. Бьякуя вспомнил, что такое любопытство, как давным-давно, в детстве, оно гнало его исследовать потайные комнаты, манило в укромные уголки сада, заставляло часами лежать животом на холодной мокрой земле, наблюдая, как сохнет роса, наслаждаясь игрой солнечных бликов в травинках и каплях, пока требования долга не сузили поле зрения до единственного прямого пути.



Укитаке-тайчо был душой отряда. Стоило ему войти в комнату ― лица будто подсвечивались изнутри, поворачивались к нему, словно цветы к солнцу. Все, кроме одного. Представителю клана Кучики не пристало демонстрировать восхищение, даже по отношению к своему капитану. Все стремились урвать капельку тепла, но толкаться за место поближе или ждать в очереди ― немыслимо, а капитан обращался к нему редко и только по делу.



Укитаке-тайчо был болен. В дни приступов лейтенанту приходилось нести двойной груз, а о капитане заботились другие. Бьякуя стискивал зубы и делал свое дело, и делал хорошо.



― Кучики-фукутайчо, нападения холлоу учащаются, как у вас с банкаем? ― капитан, как всегда, улыбался, будто разговор с лейтенантом доставлял особенное удовольствие. Почему рядом с ним так тепло? Но вопрос заставил сжать зубы.



― Тайчо, у меня еще нет банкая. То есть, материализация достигнута, но я застрял на последнем этапе. Сенбонзакура… не хочет со мной говорить, ― ему удалось это сказать спокойно и ровно.



― Понимаю. Но ваш банкай может оказаться жизненно необходим, если нас атакуют во время моего приступа. Давайте, я попробую вам помочь?



― Как?.. ― «пустые слова». ― Почту за честь, Укитаке-тайчо.



― Прекрасно, ― капитан мягко дотронулся до его плеча, и Бьякуя вздрогнул. ― Ежедневно после ужина, если не на дежурстве, по два-три часа, жду вас у себя.



― Слушаюсь.



Откуда эта радость, как глоток ветра с гор, только не поднимающая в воздух? Недоумевая, Бьякуя взглянул на солнце, почти касавшееся верхушек огромных кленов у ворот казармы, и отправился заканчивать инвентаризацию обмундирования. В последнее время регулярных фондов стало не хватать, надо выяснить, в чем дело.



Заработавшись, он забыл об ужине, и опомнился, только когда на складе почти стемнело.



― Добрый вечер, Укитаке-тайчо.



― Проходите, лейтенант, выпьем чаю, ― опять улыбка, рука на плече. Опять дрожь, как вода, струится вдоль позвоночника. Он не привык к прикосновениям, наследника клана даже в детстве не гладят по головке и не шлепают, если провинился. Иногда он задумывался, что первично – холодная аристократическая неприступность или отсутствие человеческого тепла. Поэтому панибратство Укитаке, легкие прикосновения, ласковые полуобъятия каждый раз действовали, как разряд кидо. Попросить перестать? Невозможно. Да почему-то и не хотелось.



Чаепитие прошло в молчании. Посчитав сомнения в том, что капитан поможет разговорить Сенбонзакуру, праздными и недостойными, Бьякуя погрузился в размышления о результатах инвентаризации. Расследование показало, что медленно, но верно расход обмундирования начинает соответствовать стандартам военного времени. Теперь была понятна озабоченность капитана. Пожалуй, банкай действительно становился условием выживания – и для него, и для других. А он не может. Уперся в стену. Высокородный наследник клана пожалел, что не может выругаться.



― Кучики-фукутайчо, пойдемте, прогуляемся.



Они шли вдоль темного берега озера; на идеально гладкой поверхности отражались высокие травы и звезды, травы – темными зубцами, звезды – россыпью незабудок. Капитан молчал, и Бьякуя начал вспоминать, как бродил по ночам в детстве, купаясь в звуках и запахах: шорох травы, резкий крик птицы, запах остывающей земли. И светляки, как знак слияния земли и неба.



― Сядем?



Высокий камень-островок у самого берега. Молчать с капитаном так спокойно и уютно, Бьякуя и забыл, как это бывает. ― «А знал ли»?



Они почти касались плечами, так, чтобы чувствовать тепло, и это тоже было правильно. Взошла луна, пряный запах земли мешался с пьянящим ароматом жасмина.



Водомер на лунной дорожке, казалось, не мог выбраться с нее, его деловито хаотичные движения завораживали. Какова бы ни была цель, она явно лежала где-то в стороне, но клоп упрямо танцевал свой танец, не сходя со сверкающего пути.



Лейтенант проснулся от холода, вздрогнул и поднял голову с капитанского плеча. Хорошо, что темно и никто не видит, как он покраснел. Укитаке потрепал его по спине:



― Вставайте, фукутайчо.



Бьякуя напрягся и медленно отстранился.



И снова чай в кабинете капитана ― желтые фонарики, тонкий фарфор и ширмы с танцующими журавлями ― но теперь Укитаке прерывает молчание:



― Я читал о вашем занпакто. Не из праздного любопытства, это часть вашего личного дела. Капитан обязан знать возможности каждого из подчиненных, ― голос командира вдруг зазвучал сухо и отчетливо. Бьякуя опустил пиалу и замер, сложив руки на коленях. ― Ваш занпакто отличается от оружия большинства шинигами ― он сильнее связан с природой, и надо научиться его слушать, как мы слушаем лес, ветер, траву и деревья. В некотором роде, вам нужно уметь договориться с каждым лепестком. А вы замкнуты и все время напряжены. Получается, каждый бой ― своего рода насилие над Сенбонзакурой. Вашей силы хватает на шикай, и результат впечатляет, но даже это для нее мучительно. Банкая не будет, пока вы, Кучики Бьякуя, не сделаете шаг навстречу, ― капитан отхлебнул из пиалы. ― Потому что отгородились от мира и блокируете общение именно вы. Научитесь расслабляться и слушать мир вокруг вас. Будьте добры, уделяйте все свободное время именно этому, а не тренировкам на полигоне. И на два часа каждый вечер – пожалуйста, ко мне.



Укитаке поднялся, лейтенант вскочил на ноги. Ветер ворвался в щель раздвинутых седзи и тронул ширмы, журавли потянулись друг к другу шеями и переступили с ноги на ногу.



― Идите спать, фукутайчо, ― поглаживание по плечу и мягкий толчок в спину. ― Завтра у вас тяжелый день.



Бьякуя шел по Сейрейтею и смотрел в свете луны, как ветер закручивает маленькие смерчи: они рождались и тут же умирали в породившей их пыли. Дисциплина не позволяла усомниться в словах капитана, к тому же, все остальные способы уже были испробованы и результатов не дали. Почему-то словам Укитаке хотелось верить. Из-за той старой похвалы? Или вдруг открывшейся тогда широты его познаний? Слиться с окружающим миром… Для главы высшего клана – вещь почти невозможная. ― Что ж. Придется сделать невозможное. ― И вдогонку ― предательская мыслишка, ― может, именно поэтому в клане Кучики так немногие смогли достичь банкая?



***



Каждый день ― вереница дел. Ночь ― небо и звезды. Босиком по траве, ничком на земле, в лес, на болото. И рукоять Сенбонзакуры кажется теплее, и дрожь от прикосновений капитана ― совсем другая.



― Кучики-фукутайчо, самое лучшее – пройти по полузасохшей грязи, чтобы она прилипла к ногам, как подметки, а потом топать по пыльной дороге, ― и они шлепают по остаткам луж, и под подошвами такая восхитительная мягкость, и пыль облепляет ноги, и не знаешь, что лучше, это или дрожь в руке, которую сжимает рука капитана.



А потом бросок шунпо – не разжимая рук – к озеру, сидеть на большом валуне и болтать ногами в воде, поднимая хрустальные брызги.



Сначала расслабиться было трудно, почти невозможно. Потом стал привыкать, но остался маленький червячок где-то в глубине, тихо, но упрямо твердящий о том, что можно и чего нельзя наследнику главы клана. Но если прижаться к теплому плечу, слушать ветер и пыль, мох и тростник и, не отрываясь, следить за отражением белой лисы, вверх ногами обегающим озеро, можно представить себе, что никакого червячка нет, и попробовать говорить с Сенбонзакурой. И однажды она ответит.



***



В окна стучал летний ливень, неразличимые в темноте ветки жасмина бились в стекло. Лейтенант ушел по тревоге рано утром и до сих пор не вернулся. В таких случаях по возвращении обязателен доклад капитану. Укитаке не мог заснуть и кашлял сильнее обычного.



― Тайчо, разрешите доложить, ― мокрый Бьякуя в рваных форменных хакама и косодэ, грязный, с пятнами на лице и спутанными волосами смотрелся странно неуместно рядом с танцующими журавлями на ширмах. Укитаке медленно встал. Вид лейтенанта не предвещал ничего хорошего.



― Тайчо, на передовую базу отряда напала большая группа холлоу и два меноса. Нападение отбито, с нашей стороны пятнадцать раненых и… ― Джууширо побледнел... ― Ни одного убитого. Унохана-сан сказала, что все раненые выживут. ― … и привалился к стене, пытаясь улыбнуться бледными непослушными губами. ― Тайчо, вы в порядке?



― Спасибо, Бьякуя, ― Укитаке обхватил себя руками, пытаясь унять дрожь, и поднял взгляд на лейтенанта. Тот был напряжен, как струна, мокрая одежда прилипла к телу, губы дрожали. Неровен час заболеет. И вообще, после первого такого боя не стоит оставаться в одиночестве. ― Знаете что, Кучики-фукутайчо, раздевайтесь-ка и лезьте в ванну. Не стоит вам в таком виде разгуливать по Сейрейтею. Заодно посмотрим, не ранены ли.



У лейтенанта дернулся уголок рта в подобии улыбки. То ли напряжение боя, то ли реакция на тепло и исчезновение груза двойной ответственности, то ли просто привычка к ослаблению привычного самоконтроля в присутствии капитана. Старший по званию. Почти-ровня по рождению. Почти-друг.



Следовало пожелать капитану спокойной ночи, пойти проведать раненых в госпитале, проверить посты… Но, видимо, в последнее время он слишком сроднился со своим занпакто, а той хотелось расслабиться. Через минуту они с Укитаке вдвоем пытались стянуть с него лохмотья формы; намокшие узлы пояса не поддавались. Лейтенант приподнял бровь и скомандовал:



― Чире, Сенбонзакура! ― меч разлетелся тысячей розовых лепестков, которые вмиг избавили его от одежды. Немного перестарались. На бледных щеках вспыхнул румянец, и Бьякуя отвернулся к ширмам. Журавли стыдливо потупились, а капитан уже открывал дверь в ванную. Повеяло теплом: по вечерам слуги всегда держали воду горячей.



― Пожалуйте, фукутайчо, будьте как дома! ― тот бочком протиснулся в дверь, спиной к хозяину, стараясь не прикоснуться, облился водой и быстро намылился. ― Можете брызгать на пол. Вам надо согреться и расслабиться. ― Бьякуя закусил губу и отвернулся, смывая пену. Потом осторожно взглянул на капитана, потер лицо и кивнул.



Легонько надавив на плечи, Укитаке усадил его в бочку с горячей водой и стал массировать плечи. Лейтенант напрягся и по уши погрузился в воду. Это нарушение субординации, это приятно до дрожи, это кружит голову и… он чуть приподнялся над водой.



Капитан довольно улыбнулся; чуть касаясь, провел ладонями по плечам, сгоняя круглые капли, потом ― пальцами вверх вдоль позвоночника, по шее, забираясь под волосы, запутываясь, мягко надавливая, будто лаская кожу мелкими круговыми движениями. Разделив мокрую гриву пополам, перекинул вперед, открыв худую шею. Захотелось слизнуть мелкий бисер капель с крошечных волосков на загривке, но нельзя.



Руки на плечах, большими пальцами пройтись по углублениям между позвонками, подрагивая, постепенно продвигаясь вверх, вдоль шеи и выше. Ухватить прядь у самых корней и плавно сжать кулак, чуть натягивая волосы. И еще раз. Бьякуя медленно выдыхает, опуская плечи, жмурясь от удовольствия. ― «Тоже мне ― манекен, статуя служения долгу. Просто одинокий мальчик». ― Умелые пальцы сильно и тщательно разминают, растирают мышцы плеч. ― «Совсем замерз, так хочется согреть».



Не удержавшись, Джууширо осторожно провел по шее сначала подушечками ― вниз, потом вверх, тыльной стороной пальцев, согревая дыханием; потерся щекой и легко коснулся губами выступающего позвонка, потом ямки между плечом и шеей. Бьякуя вздрогнул и повернул голову, ненарочно подставив губы. Поцелуй получился почти целомудренным, но у лейтенанта заложило уши, сердце, как пойманный воробей, затрепыхалось где-то у горла, стало очень жарко. Он сглотнул, зажмурился, попытался облизать губы, нечаянно провел языком по губе капитана и от неожиданности ушел с головой под воду.



А потом они пили чай под любопытными взглядами журавлей. Длинные волосы Укитаке лезли в чашку, и капитан смешно морщил нос. Бьякуя вопросительно-вежливо поднял бровь.



― Никак не соберусь подстричься. То болею, то дел по горло.



Кучики медленно кивнул, будто прислушиваясь к чему-то внутри, и тихо спросил:



― Тайчо, давайте, я попробую вам помочь?



Капитан растерянно моргнул:



― А вы… умеете, Бьякуя-сан?



― В некотором роде. Чире, Сенбонзакура!



Джууширо побледнел и попытался нашарить занпакто, когда над ним сомкнулся рой розовых лепестков.



― Сидите прямо и смотрите перед собой, ― раздался спокойный строгий голос лейтенанта, ― иначе получится криво и неэстетично. В Сейрейтее не поймут.



Укитаке застыл. Облако лепестков приподнялось, открыв Бьякую, который сосредоточенно смотрел на него, закусив губу.



― Вы позволите?



Разрешать такое – безумие. Капитан помедлил, криво улыбнулся и деревянно кивнул:



― Сразу, чтоб не мучился? Почему бы нет? Только имейте в виду, Шунсуй за меня отомстит.



Бьякуя пожевал губу, примериваясь, и сотни смертоносных лепестков спикировали на голову Джууширо, опасно посвистывая над ухом и сталкиваясь с тихим звоном. Зажмуриться. Дышать очень глубоко и медленно. Сидеть прямо. Сгорая от любопытства. Прислушиваясь к трелям завершающих штрихов.



― Укитаке-тайчо, хотите взглянуть?



Лейтенант с каменным лицом протягивал зеркало.



«Интересно, как столь малыми изменениями можно добиться такого поразительного результата? В этом весь Кучики. Пожалуй, Шунсуй не станет мстить, скорее, попробует подружиться, только Бьякуя вряд ли оценит его идеи использования Сенбонзакуры».



― Спасибо, Кучики-фукутайчо. Отличная работа, ― Джууширо слабо улыбнулся, ― как всегда, отличная. Не правда ли, хороший вечер, ― холодный дождь все сильнее барабанил в стекло. ― Пойдемте, прогуляемся?

________________

*В тексте использованы трехстишия Басе.

The End